Андрей Коробейников: «Считаю необходимым исполнять музыку композиторов, погибших во Второй мировой войне»
Клавирабенд выдающегося пианиста состоялся 9 октября в Большом зале колледжа имени Ростроповичей в рамках IV фестиваля камерной музыки «Воронежская камерата». В программе прозвучали произведения Рахманинова, Мусоргского, Макарова-Ракитина, Шостаковича.
Андрей Коробейников – уникальное явление. Музыкант-виртуоз, большой поэт, личность огромного масштаба, он умеет каким-то непостижимым образом превратить вечер фортепианной музыки в некое действо, включающее в себя и потрясающий концерт, и мастерски поставленный спектакль, и драгоценный духовный опыт, который в результате сильного музыкального переживания получает каждый слушатель. Когда слушаешь Коробейникова, начинаешь понимать истинный смысл тезиса Достоевского о «всемирной отзывчивости», об этом преимуществе гениев и святых, с помощью которых и мы, пусть ненадолго, но все-таки иногда преодолеваем земное притяжение и возвышаемся над эмпирической действительностью. Под руками Коробейникова рояль превращается то в большой симфонический оркестр, то в звонницу, то летит без дороги, как гоголевская птица-тройка, то уносится ввысь, как колесница Ильи-пророка.
Пианист включил в концерт пять этюдов-картин Сергея Рахманинова из ор.33 и 39, «Картинки с выставки» Модеста Мусоргского, «Юношескую сюиту» Константина Макарова-Ракитина и двадцать четыре прелюдии ор.34 Дмитрия Шостаковича. Общим знаменателем программы послужила музыка Мусоргского, который оказал влияние и на Рахманинова, и на Шостаковича. Кульминацией вечера стали прелюдии Шостаковича – острохарактерные сюжетные картинки, с резко меняющимся настроением и фокусом. Впервые в Воронеже прозвучала музыка погибшего в 1941 году консерваторца Константина Макарова-Ракитина, которого высоко ценил Дмитрий Шостакович.
— Когда я учился в Московской консерватории, я участвовал в ежегодном практикуме в городе Ельне, где в октябре 1941 года погибла практически безоружная консерваторская рота, — рассказывает Андрей Коробейников. – Каждый год консерватория собирает студентов разных специальностей, которые едут туда и отдают дань памяти погибшим. Именно тогда мне в руки попали ноты сочинений Макарова-Ракитина и еще одного погибшего студента – Грачика Меликяна. Это яркая и действительно талантливая музыка того времени, в ней есть что-то и от Прокофьева, и от Шостаковича, и мы можем только гадать, кем бы стали Макаров-Ракитин и остальные музыканты, которые погибли молодыми. Я считаю необходимым, когда это ложится в программу, исполнять музыку композиторов, погибших во Второй мировой войне. Тем более – это тоже музыка 30-х годов, как и прелюдии Шостаковича. Интересно сравнить и провести эту параллель: что было в воздухе, о чем писали эти люди. Двадцать четыре прелюдии Шостаковича – одно из самых коммуникативных произведений, своего рода подытоживание его практики как пианиста-тапера. Действительно, здесь такие мимолетные впечатления, которые иногда очень резко меняются, напоминая киномонтаж – какая-то хроника обыденной жизни, в которой он находит поэзию. Есть и характерные для Шостаковича пародии: например, в одной прелюдии я всегда представляю себе то ли нетрезвого, то ли очень чувствительного пианиста, Шостакович даже заканчивает эту прелюдию романсом «Очи черные». Здесь много юмора, много не прямой, а чеховской философии, когда за незатейливым образом чувствуется глубокая мысль.
Фото: Наталья Коньшина
